Три слова о Дон Жуане. К 6 июня

Неоднозначен и притягателен, ибо загадка – магнит для мысли.

Образ Дон-Жуана впитал в себя специфический аромат новоевропейской культуры. И в то же время многомерность мифа. Это, многомерность, позволило и русской мысли войти в его смысло-бытие и стать для него событием: русский гений не растворился в тотальности архетипа бесследно, и, быть может, именно он стал камертоном осмысления кочующего сюжета для всех, кто жил после…

Индивидуальность же интонаций наиболее ярко проявляется в диалогах.

Встреча этой компании могла бы стать эпохальным событием. Даже чисто гипотетически.

Где? Конечно, в эстетическом измерении. А может быть (если взять курс на «фикшн»), и в пространстве. В опере. Слушая Моцарта, а потом – рассуждая о его герое.

Камю. «”Всюду одно невозможно – разумный смысл”. И меньше всего в “любови”». Так думает любой человек, противопоставляя свою самолюбием холеную страсть «расчету» «сексуального потребителя» Дон Жуана. Но расчет не исключает абсурда. Как и наоборот. Но прежде всего Дон Жуан в такой мере трезв, что подвержен иррациональному куда более автомата, исступающего под действием гормонов и взволнованно выдыхающего: «Люблю!».  Если бы этот человек позволил себе такой эксперимент хотя бы несколько раз, он бы понял, что каждый повтор, вопреки разгадывающим мотивацию Дон Жуана, не привносит ничего нового в его жизнь, а напоминает собой много раз проигрывающуюся пластинку.

Слушая этот мотив вновь и вновь, Дон-Жуан не верит в то, что он расслышит в этой мелодии что-то новое – получит новый экзистенциальный опыт. И не идет за мечтой. В этом он трезв. Но он продолжает – это и есть абсурд. Все, что у него остается рационального, – это сойти с дистанции. Впрочем, это никак не изменит его ситуацию, в которой принципиально не может быть ни разочарования, ни триумфа.

Кьеркегор. Самое лучшее, что может случиться с Дон Жуаном, который не способен «сойти с дистанции», – это увидеть под собой бездну. А для того, кто ее увидел, в нее шагнуть. На последнем дне Морское Чудище превращается в ангела любви, как Исаак в жертвенного ягненка. Иначе и быть не может. Ведь чудище – это тот, для которого любовь невозможна. Но ничего невозможного нет для Бога. Неожиданно для себя спасенный демон – это тот же испытываемый Иов. Это испытание на способность не отпугнуть от себя чудо паллиативами. Шагнуть в бездну – притянуть к себе чудо. Это одинаково и для Авраама и для Морского Чудища. Поскольку то, что невозможно для них, – и есть Бог.

Пушкин. Все, рассуждающие о Дон Гуане, говорят о нем так, как будто упускают из вида встречу его с Командором. Но именно она и есть истинная его судьба. Дон Гуан – это не тот, кто соблазняет женщин, а тот, кого сокрушает статуя. Он не ищет Бога, он ищет любовь, но встречает неотвратимость. Пылкий любовник подчиняется власти камня.

Его придавливает судьба.

Есть ли она возмездие?

Возмездие существует только для того, кто способен пожалеть о том, что он теряет. Сожалеет ли о чем-то Гуан? Он не хотел ни за что платить и расплата не вызывает у него желание начать все сначала «по правилам». Полюбить женщину для него равно встретиться с Командором. В его судьбе есть что-то от фатализма греческих трагедий. Выбора нет. Есть только рок: не все происходящее с человеком, происходит в связи с его сознательной волей. Как Морское Чудище, Гуан ничего не выбирает. Однако дона Анна в его жизни – стихия, но никак не испытание. И в отличие от демона, описанного датчанином, Гуан не перерождается, а остается самим собой и в своем порыве идет до конца.

И судьба дает ему особенное счастье – уйти на взлете души. Любовник, проваливающийся в ад и не сожалеющий ни о чем, просто красив. Быть на взлете души, даже теряя жизнь, в одно мгновение исполнившуюся великим счастьем, и есть поэзия. В этом нет греха. И примирения с ним. Поэтизация вне того и другого. И потому выше категорий добра и зла. Именно для нее такие темы, истории, о которых бессмысленно рассуждать, ибо ничего решить невозможно. В них подлинная загадка жизни, без которой жизнь была бы неотличима от смерти,  - смерти, с которой сливается все исчисленное, ибо теряет способность будить воображение и задевать чувства. Но в поэзии такие истории обретают свой подлинный смысл.

* * *

И тот гений, кто понимает, что их достаточно рассказать стихами.